Да ты не знаешь, что у меня за оружие?
Вот послушай, что я тебе расскажу!
(У Чен-Энь. Путешествие на Запад)

И одним ударом меча
Перерубил ему правый набедренник,
Коленную чашечку, седло
И еще пять ребер его коню.
(Сказание о Ёсицунэ)

Предисловия пишут для того, чтобы потенциальный читатель смог за пару минут решить, нужна ему данная книга или нет. Труд, который вы держите в руках, целиком посвящен феномену японского меча во всех его исторических, художественных, философских и прикладных (то есть боевых) проявлениях, и является, пожалуй, одним из первых среди литературы подобного толка (разумеется, на российских просторах), достаточно подробно и обстоятельно освещая избранную тему. Терпеливый читатель получит полное представление о предмете, причем поданное простым и доступным языком, без псевдонаучных нагромождений редких терминов, но и без примитивной адаптации на дошкольный уровень абсолютного дилетанта. Причин предложить нашей аудитории столь необычную информацию всего две:

1. Японская оружейная традиция, в отличие от всех остальных в мировой истории, сумела пережить без малого тысячелетие непрерывного наследования теории и практики, что само по себе является достойным самого пристального внимания и изучения. Кроме того, популярность японских мечей (благодаря кинематографу) в настоящее время достигла удивительных размеров, став поистине общемировой, а тысячи молодых и старых людей в самых неожиданных уголках планеты всласть отводят душу, занимаясь иайдо и кэндо, и дают, таким образом, новую жизнь теоретическому и практическому багажу воинов Ямато.

2. Налицо полнейшая неосведомленность как наших любителей, так и специалистов (включая музейных работников и хранителей оружейных фондов) в самых базовых аспектах японских клинков, что мы видим хотя бы тогда, когда их сплошь и рядом именуют "саблями" и подвергают стандартной варварской чистке и консервации, точно какую-нибудь рядовую казачью шашку, "убивая" при этом предмет напрочь и безвозвратно.

Теперь подробнее.

Из необозримого арсенала колющих, режущих и прочих опасных для жизни предметов, которыми грешные потомки Адама на протяжении тысячелетий уязвляли плоть и выпускали друг другу кровь, едва ли отыщется что-либо, что можно было бы с полным основанием поставить в один ряд с традиционным японским мечом, имея в виду всю полноту боевых, художественных и духовных аспектов. Разумеется, прежние века знавали и куда более роскошные образцы вооружений, и даже такие, которые намного превосходили японских собратьев по степени эффективности в каком-то отдельном роде деятельности, скажем, только рубке противника вместе с конем, как знаменитые "двуручники", или в прокалывании насквозь любых доспехов, как это с легкостью удавалось проделать с помощью кончара. Но где они, гордые и победоносные, в каких музейных витринах нашли свой тихий приют? Японский же меч идеально воплотил идею универсального орудия, равно пригодного для всех без исключения видов боевого ремесла - оттого и жив он по сей день, расширяя и расширяя ряды своих почитателей во всем мире, с севера на юг и с востока на запад. Но конечно, не одно лишь техническое превосходство питает эту малообъяснимую симпатию к весьма зловещему предмету. Главный секрет популярности кроется в том, что, как это ни прискорбно, за всю долгую историю рода людского отточенные железки служили исключительно орудиями убийства себе подобных, и дальше более или менее эффективных техник фехтования дело никогда не шло. Но нам всегда хочется чего-то большего, некоей сверхидеи, которой легко оправдать подобное увлечение. Лишь японцы сумели подняться над кровавой суетой обыкновенной рубки, создав и глубоко проработав философскую концепцию кацудзин-кэн ("меч, дарующий жизнь") в противовес повсеместной и вечной концепции сацудзин-кэн ("убивающий меч"). Таким образом в японской боевой традиции ужасный и смертоносный клинок превратился в орудие познания и переделки своего собственного "Я", став одним из наиболее ярких атрибутов практики дзен. Если углубляться дальше, мы увидим му-дзюсин-кэн ("меч не-пребывающего разума"), который "и держат, и не держат", который уже и вовсе не является только острой стальной полосой. На данную тему написано много увесистых томов, поэтому мы не станем пытаться в двух словах выразить невыразимое, а желающим узнать побольше о философской стороне явления следует основательно изучить работу Судзуки Тантаро "Дзен и фехтование".

Итак, можно без особой натяжки подчеркнуть, что за всю историю человечества одна только японская боевая традиция выделила и разработала духовную сторону фехтовальных практик. Естественно, с подобной подпиткой ей не стоило большого труда дожить до наших суетных дней и пленить своей глубиной и цельностью страны и народы, до той поры ни о чем таком не слыхавшие, более того - имевшие свои собственные исторические корни весьма почтенной глубины, как, скажем, Франция или Испания. Но где теперь последователи блестящих грандов и шевалье? Разве что на спортивных фехтовальных дорожках предаются утехе, решительно ничем не напоминающей прежние техники. Да и нынешнее оружие не очень похоже на фатальные клинки из Толедо или Генуи - чего никак не скажешь даже о популярных и до поры безопасных иай-то. Стоит заточить кромку - и вот перед нами самый что ни на есть подлинный (не считая материала клинка) традиционный японский меч, родной брат-близнец инфернальных изделий "эпохи войн".

Так или иначе, но во времена компьютеров и звездолётов из прежнего многомиллионного семейства клинкового оружия лишь японский меч сохранил статус собственно оружия, которым подчас, увы, даже продолжают убивать, а искусство владения им расширяет и расширяет ряды своих приверженцев по всему белу свету.

Далее - существует еще такой немаловажный фактор, как наличие подлинной, не искаженной и не утраченной в веках методики работы с предметом. Что мы здесь видим? Разве может кто-нибудь, положа руку на сердце, честно и с абсолютной достоверностью признать себя носителем и продолжателем рыцарской, мушкетерской, янычарской или какой угодно другой традиции? Все без исключения попытки реконструкции старых техник сегодня являются именно реконструкцией, то есть воссозданием из небытия прежних знаний и навыков, лишенных к тому же своей исконной почвы. Ни один человек, находясь в здравом уме, не возьмется присягнуть, что древние тевтонцы или кельты сражались в точности так, как это происходит сегодня на замечательно красочных исторических шоу в Европе и Америке.

Вместе с тем не надо ходить далеко, стоит лишь развернуть глаза на восток - и мы тотчас видим Сёдэн Тэнсин Катори Синто-рю, успешно сохранившую всю полноту боевых навыков на протяжении, без малого, семисот лет непрерывного (!) наследования. Данный пример является, безусловно, наиболее ярким и неоспоримым из-за немыслимого возраста и потрясающей боевой эффективности, проверенной в веках кровавых войн и смут, однако рядом с ним легко поставить еще много иных, пускай и не столь древних, но равно действенных превосходных школ, уверенно шагнувших в XXI век в почти полном блеске исконных знаний.

После сказанного может сложиться впечатление, будто не было и нет на свете иных великих традиций меча, кроме японской. Разумеется, это не так, и те же китайская или корейская истории войн говорят о величии и куда более впечатляющей древности техник. Но все они в большей или меньшей степени канули в Лету, когда естественным образом исчезли питавшие их обстоятельства. Колесо цивилизации повернулось на очередной виток, и на смену холодному оружию в деле разрешения вечных споров плохих и хороших парней пришли стволы и лазеры. Японцам просто повезло - двести пятьдесят лет мирной Токугавской эпохи явились той самой передышкой после непрестанных кровавых войн, во время которой произошли переосмысление и систематизация накопленного опыта сражений, а никакой альтернативы славному клинку (не считая фитильных ружей) не было. Поэтому творческие силы оставшегося не у дел воинства сами собой направились на поиски новой точки приложения бесценных знаний - и она была найдена. Как отмечалось выше, и само оружие, и техники обращения с ним постепенно превратились из грубого инструмента вразумления себе подобных в тонкий инструмент обработки собственной личности. Практически полная изоляция страны спасла её от вторжения растленных ветров научного прогресса, а когда в шестидесятых годах теперь уже позапрошлого века артиллерийская дипломатия командора Пэрри прорвала ветхий занавес, то выяснилось, что почти все былые "дзюцу", то есть голые техники фехтования мечами и прочими орудиями, готовы превратиться в гармоничные "до" - "пути", ставившие перед своими адептами задачи прекрасные и возвышенные, каковым прагматичный Запад до сих пор не смог предложить равноценной замены. Более того - именно с момента снятия изоляции Японии начинается триумфальный "Drang nach Westen" традиционных ценностей и искусств (в том числе боевых) и повсеместное их внедрение в западную культуру. Разумеется, собственно процесс "дзюцу-до" проявился во плоти после реформы Мэйдзи, но его, так сказать, инкубационный период растянулся на четверть тысячелетия Эдосской эпохи, а не возник, словно чертик из коробки, в конце XIX века. Реальная заслуга становления современных "до" принадлежит трем великим патриархам самых популярных на сегодняшний день направлений будо - это Дзигоро Кано (дзюдо), Фунакоши Гичин (каратэ-до) и Морихэй Уесиба (айкидо). Школы же кэндо, хотя и известны с конца XVIII века, фактически оставались все теми же столпами кэн-дзюцу, что и столетия назад. Процесс обращения вызревал изнутри и незаметно для самих его участников, и только Кано впервые сформулировал и провозгласил концепцию "до" вслух, по праву заняв место основоположника нынешнего понимания целей и задач боевого искусства. Но по-настоящему совершенную форму и содержание оно приобрело в результате духовных поисков дедушки Уесибы, отлившись к середине XX столетия в абсолютно ясную и четкую картину, не требующую дополнений.

Чуть выше я не зря подчеркнул слово "почти", говоря о сохранившейся полноте и блеске исконных техник. Ничто не бывает задаром, и платой за возможность существования в современном мире явилось некоторое (в отдельных случаях - значительное) снижение истинно боевого потенциала школ, связанное с переориентацией ценностных установок и необходимостью приспособиться к новым условиям жизни. Это явление отмечалось еще очень давно, буквально с первой половины мирной Токугавской эпохи, когда успело покинуть сей бренный мир последнее поколение отпетых и заматеревших в боях самураев, шагавших по колено в крови в нескончаемой череде усобных войн и просто мелких стычек. Когда техническое совершенство оттачивается и чуть ли не ежедневно проверяется в ходе яростных схваток с такими же мастерами клинка, то навыки оставшихся в живых не поддаются нашему теперешнему пониманию и оценке. Но духовность слегка потеснила действенность, в качестве отступного дав традициям шанс войти в изменившийся мир с минимальными потерями, каковым шансом они успешно и воспользовались. Однако есть еще один, никогда и нигде не упоминаемый аспект становления современных "до" в том виде, к которому все мы привыкли. Это неизбежная коммерциализация старинных традиций, постепенно, со скрипом, но в той или иной степени поданных на продажу. Японцы, как известно, прекрасные бизнесмены, и они очень скоро сообразили, что национальные боевые искусства представляют собой замечательный, не подверженный девальвации товар, имеющий отменный спрос на Западе, прежде всего - в богатой Америке. Но до того, как проникнуть на зарубежный прилавок, некогда кастовое знание начало потихоньку передаваться, а то и открыто продаваться представителям иных, не самурайских слоев общества, что было немыслимо еще каких-то сто лет назад, в XVIII веке, и чем глубже - тем немыслимей. Дал добро этому процессу упомянутый Дзигоро Кано, развернув при университетах чуть ли не поголовное изучение своего дзюдо, фактически - компилята из ряда старых школ дзю-дзюцу. Он же ввел и неслыханную ранее практику присвоения цветных поясов, хотя справедливости ради стоит оговориться, что его система включала в себя гораздо меньше обозначенных степеней мастерства, и являлась ориентированной скорее на мастерский уровень, чем на возню с ученическими разрядами. Но главное - пояса и даны присваивались не за объем усвоенных и сданных навыков, а за конкретное умение, явленное в жестких и бескомпромиссных рандори, сиречь -- в свободных схватках. Постепенно, с проникновением дзюдо на Запад, для вящей популяризации его слегка подкорректировали в угоду не-японскому менталитету безграничной алчущей аудитории, что сказалось как на техническом арсенале, так и на организационной структуре. Многоступенчатая поясная лесенка восхождения к высотам мастерства, в которой более пристальное внимание обращено к ученическим уровням, - однозначная уступка покупателю, то есть Западу. То, что практически все остальные будо переняли и успешно практикуют аналогичные системы, лишь подтверждает сказанное. Это не плохо и не хорошо - это данность, без которой существование древних знаний и их передача новым поколениям в наши дни попросту невозможны. Ортодоксальные и несгибаемые традиции хороши, и все мы стремимся овладеть именно такими подлинниками, но подобная "упертость" зачастую приводит к постепенному угасанию и полному исчезновению, так как, повторяю, давно пропала естественно питавшая их социальная среда, а новые условия требуют новых форм. Хотя речь здесь шла о дзюдо как о наиболее ярком примере процесса преображения, то же самое произошло с иными "дзюцу", и техники меча, возможно, подверглись наибольшей деформации во всех отношениях, сменив глубину и избранность на феноменальную широту. Теперь когда-то сокровенное искусство распространяется по всей планете, призывая под свои знамена и стар, и млад, причем как раз "путь меча" привлекает самую утонченную и возвышенную часть аудитории. Уже не только японские бизнесмены и политики всем прочим видам досуга предпочитают занятия кэндо, находя в нем не просто отдых душе и телу, но прежде всего способ решения своих профессиональных проблем, поскольку тактика и стратегия поединка неуловимым образом пропитывают человеческую натуру, исподволь помогая в критических ситуациях принимать неожиданные и победоносные решения. На эту тему существует много глубоких и пространных исследований дзенских мастеров и психологов, поэтому оставим на их долю вопросы влияния традиционных воинских искусств на успешность функционирования личности в современных условиях. Здесь и сейчас для нас примечательным является то обстоятельство, что ни Китай, ни Корея, ни тем более какие-либо иные страны не породили духовного аспекта меча, а без него вместе с ушедшими баталиями стало бессмысленным и сохранение техник работы с предметом. Увы - блестящие демонстрации форм с классическим цзянем в рамках того или иного стиля ушу не могут быть сопоставлены с японской традицией клинка. Дело здесь не в эффективности приемов и связок - как раз в этом преславный китайский меч нисколько не уступает своему изогнутому внучку, - а в том, что в Поднебесной никогда не существовало обособленной традиции меча, а уж тем более его культа. Фехтование (и не только цзянем) рассматривалось в качестве одной из обязательных дисциплин наряду со многими прочими, в том числе рукопашными. Не было и какого-то особенного этикета обращения с клинками, утонченных способов их выхватывания и вкладывания в ножны, разглядывания и ухода, и многого иного. Были и остаются отдельные мастера, уникумы, чьё искусство достигло той черты, за которой любые сравнения и сопоставления просто смешны, потому что невозможно сравнивать абсолютные величины, подобные Вселенной. Но при этом передача драгоценного наследия на континенте всегда носила узко личный характер - от учителя единственному ученику, а чаще - сыну, и традиционных школ, подобных японским рю, никто не организовывал. Китайский меч как оружие не выделялся из ряда множества аналогичных предметов, хотя за ним и признавалась одна из ведущих ролей. Но олицетворением чести и духа целого воинского сословия, его фетишем, он не был никогда. Поэтому японский меч пришел к нам в несравненно большей полноте своих многочисленных проявлений, в том числе - художественных. Всего лишь одна из деталей его монтировки - цуба (то есть гарда) - стала абсолютно самостоятельным и независимым полем деятельности для сотен профессиональных оружейников, ювелиров и просто любителей, не говоря уже о коллекционерах по всему миру. Этот феномен, как и многое, относящееся к японским мечам, является беспрецедентным в истории декоративно-прикладного искусства хотя бы потому, что изрядное число мастеров по обработке металла тратят сегодня часы и недели кропотливого труда на ниве выделки авторских цуб как в традиционном ключе, так и основываясь на современных мотивах. Аналогов этому явлению просто не существует.

Далее - уникальная технология выделки клинков однозначно выдвинула их на первое место среди холодного оружия стран и народов. Несомненно, индийские булаты ничуть не уступают японской стали, а, пожалуй, и превосходят её - но это, опять-таки, дела давно минувших дней. Где те мастера, где те клинки? В Японии, между тем, живут и здравствуют пускай немногие, но вполне реальные седые дедушки, носители той самой традиции, о которой с придыханием говорят металлурги и оружейники, закатывая глаза в немом восторге при виде какого-нибудь сияющего раритета четырехсотлетней давности, острого, как бритва, и прекрасного, как молния.

Поистине, не хватает превосходных степеней, когда берешься живописать решительно любую деталь или проявление японского меча, от самой крошечной менуки до техники перемещений и ударов. В этой откристаллизовавшейся за века системе невозможно заменить или удалить ни единого кирпичика, и в то же время каждый из них - само совершенство. Чему здесь удивляться, коль за всякой деталью или способом ей отделки и монтажа стоит несколько школ с традициями и патриархами, фамильными секретами и бездной чисто азиатского упорства.

С точки зрения человеческих взаимоотношений японский меч оказал на общество влияние настолько заметное, что впору говорить о его определяющей роли в воспитании пресловутой японской вежливости и сдержанности эмоций. Когда на протяжении столетий в стране практически всякий житель имел право носить короткий меч, а огромное число профессиональных воинов без раздумий пускало в ход смертоносные дайто, понятия учтивости приобретали особенный оттенок.

Те, кто отдает свое время и силы самозабвенному изучению тонкостей иайдо или кэндо, будут рады отыскать в книге детальный перечень основных моментов этикета меча, тем более, что как раз такие сведения обходятся стороной в различных пособиях и видеофильмах, но именно без них невозможно истинно глубокое понимание традиции. На Востоке ничего не делается просто так, особенно когда это касается оружия. Поэтому любое, даже самое незаметное глазу движение в действительности исполнено огромного смысла. Самурайский меч как ничто более является отражением и средоточием духа воина. Японские принципы фехтования диаметрально противоположны европейским, а голая техника, отвага и лихость способны лишь сократить путь к могиле. Взамен бешеному обмену ударами и защитами на первый план выходят такие качества, как ясность ума, полная отрешенность и совершенное раскрепощение тела и психики. Это бой на один или два удара, где неверный поворот ступни, несвоевременный вдох или мелькнувшая праздная мысль тотчас оборачивались гибелью. Оттого из всех разновидностей многоликого будо именно путь меча ближе всех стоит к практике дзен, являясь по сути её физической стороной. Рассуждать об этом можно бесконечно долго, но если дать слово уже упоминавшемуся Судзуки Тантаро, мы узнаем, что:

"Если при создании меча используется божественное начало, то тот, кто владеет мечом или пользуется им, также должен обладать духовностью, а не жестокостью. Верность, самопожертвование, почтительность, благожелательность и возвышенные чувства
- вот истинный самурай. Помимо овладения навыками практического пользования оружием, тренировка связана с моральным и духовным совершенствованием. Фехтовальщик не обращает внимания на личность врага или на самого себя. Он безразличный наблюдатель фатальной драмы жизни и смерти, в которой принимает, однако, самое активное участие. Совершенный фехтовальщик избегает ссор и схваток. Схватка означает убийство - как можно довести себя до того, чтобы убить ближнего? Все мы хотим любить друг друга, а не убивать.

Вовсе не самое лучшее побеждать в каждой схватке. Самое лучшее - побеждать, не думая победить. Меч, используемый владельцем только в техническом аспекте, дальше убийства не идет. Совсем другое дело там, где вынуждены поднять меч. В таком случае не человек убивает - меч".

И последнее, о чем обязательно следует оговориться, - это о приводимых в книге специальных терминах, многие из которых даны в латинской транскрипции, то есть так, как я их обнаружил в первоисточнике. Не всегда и не везде дается их русское написание, и этому есть вполне веские причины. Дело в том, что по сей день не стихают ожесточенные баталии сторонников того или иного понимания и прочтения японских наименований приемов ли боя, деталей меча - неважно. В этом скользком вопросе следует придерживаться золотой середины и не перегибать палку ни в ту, ни в другую сторону, тем более, что помимо точки зрения чистой науки, существует реальная и устоявшаяся традиция произношения непроизносимых японских слов российскими устами, и ломать её в угоду академическим установкам
- значит обрекать себя на непонимание значительной частью аудитории. Кто из нас не слышал об ужасных скунсах, проживающих в прекрасном Техасе? Беда в том, что сами американцы даже не подозревают об этом, поскольку с детства привыкли думать, будто штат Тэксэс заселен сканками. А потому, не желая бросать лишние камни меж стройных рядов поборников вакидзаси и сибуити и не менее яростных приверженцев вакизаши и шибуичи, я счел за благо оставить сие на их личное усмотрение. В тех случаях, где я рискую предложить русскоязычный вариант названия, прошу рассматривать это лишь как мое личное мнение, нисколько не претендующее на правильность. В последнее время стало модным помещать в начале всякой брошюры предисловие переводчика, где он свирепо бичует малограмотных предшественников, заявляя о неоспоримой и однозначной своей правоте в противовес их невежеству. Что касается последнего, то столь непримиримая позиция как раз заставляет вспомнить хрестоматийный афоризм о соотношении невежества и категоричности. На деле нет почти никакой разницы, как написать кириллицей японское слово, - лишь бы обошлось без совсем уже тягостных извращений типа "культуры Яйои" (принято - Яо). Если читатель сразу и без натуги понял, о чем идет речь, значит задача решена правильно, а большего и не требуется. Стоит помнить лишь о существовании в русском языке таких полезных букв, как "Я", "Е", "Ю" или "Ц", звучание которых несчастные латинисты вынуждены передавать громоздкими сочетаниями "Ya", "Io", "Iu" и "Ts". Увы тем переводчикам, что заставляют нас проглатывать неудобоваримые "Иоситсуне" и "метсуке".

И последнее.

Проще простого упрекнуть автора в компиляции - но я нигде не заявлял, что провел три года в Японии, коротая время в приятных беседах с седыми патриархами, "живыми национальными сокровищами", получившими, наконец, долгожданную возможность поведать самые сокровенные тайны искусства в мои благодарные уши. Я также не бродил по хранилищам и запасникам Большого Императорского собрания мечей, оснастившись блокнотом и "Никоном". Весь материал, представленный здесь, собран по крупицам в огромном количестве самых разнообразных и порой неожиданных источников, отсортирован, переведен, отредактирован и предложен вашему вниманию в виде некоей упорядоченной, простой и понятной информации, не требующей изнурительных поисков в океане литературы. Тот, кому случалось бродить тихими музейными просторами, отлично знает, что, увязавшись за какой-нибудь экскурсией, вы в пять минут узнаете об экспозиции больше, чем за неделю бесплодных хаотичных скитаний. Поэтому моя роль в данном случае является ролью гида и рассказчика, не претендующего на авторство по отношению к экспонатам. Не экскурсовод писал бесценные полотна и не он высекал из мрамора греческих богов и героев, но он вправе взять под руку заинтересованного и слегка потерявшегося в лавине впечатлений посетителя и провести его по обители древностей, внятно и доходчиво объясняя, что же именно предстает нашему взору. Насколько профессионально, полно и увлекательно он это делает, - вопрос второй, и мне остается лишь надеяться, что я буду для вас не самым плохим проводником по бескрайнему и таинственному миру, в котором витают призраки Масамунэ и Камиидзуми, а легендарные клинки ушедших веков с удовольствием слушают в тишине своих музейных витрин вполне реальный звон их современных наследников, потому что японский меч продолжает жить и работать почти так же активно и ярко, как сто, триста и пятьсот лет назад.